…А за дверью умирает моя мама…

Звонит телефон. Ой, мама! Но голос чужой: Вашу маму везем в больницу, не знаем, довезем ли, состояние тяжелое.

Поздний вечер. Мама в реанимации. Утром мчусь туда. Совсем неохотно дежурный врач говорит, что состояние тяжёлое.

— А можно увидеть ее? Хоть одним глазком?

— Нет! — слышу короткий, грозный ответ. И дверь за его спиной плотно закрывается… А за дверью умирает моя мама… Для него моя мама просто старуха 90 лет, которой срок пришел. Ну, да. Я почти согласна. Мама не вечная.

— Ну, как же я не могу увидеть ее, ей бы легче стало. Она б увидела родного человека…

— Бесполезно. Она в седативном сне! — резкий ответ.

— А если она умрет, и я ее больше не увижу? — из-за кома в горле шепчу я.

— Ну, что поделаешь, — безучастно пожимает плечами врач. Даёт понять, что разговор окончен. Еще несколько раз я слышу: она в седативном сне, она в седативном сне…

Понурив голову, иду из больницы, а в ней одно: как же увидеть маму, в последний раз обнять..? Но мама умирает за плотно запертой дверью…

А потом лечащий врач объясняет нам: «У вашей мамы инфаркт обширный. Делаем все возможное».

А потом маме лучше.

А потом медсестра говорит, что она кушала утром и бодренькая сегодня.

Потом лечащий врач разрешает принести ей телефон. А у меня одно желание увидеть, увидеть ее.

В храме советуют пригласить батюшку. Молитва за здравие и ей будет легче. Я цепляюсь за эту мысль — вот с батюшкой может и нас пустят…

А сейчас моя мама умирает за закрытой дверью…

«Сегодня вашей маме лучше, разговаривает», — говорит лечащий врач. А вот и батюшка! Но его пускают: а вы выйдите. Приказ. И дверь закрывают, а за ней умирает моя мама…

Покорно сидим в коридоре. Наконец батюшка выходит. Вижу, что мама ему понравилась. Лицо батюшки прямо светится! Рад!

— Все прошло хорошо! — скорее сообщает. — Она со мной разговаривала. Слышит плохо, но отвечала мне. Даст Бог, пойдет на поправку! Когда в палату переведут, соборование проведем!

Как же он нас обрадовал, обнадежил: — Спасибо, батюшка, до свидания!

Вечером по телефону мама разговаривала с сестрой, успела сказать: «мне очень спокойно и хорошо, не плачьте, видно отойду сегодня. Но вы не плачьте, я много пожила, даже устала. Погода хорошая, могилку легко копать будет. Дышать трудно, не плачь».

А позже мама набрала брата. Невестка обрадовалась: «Бабушка, как я рада тебя слышать. Говори тихонько, я пойму…». Но услышала грозный рык дежурного врача (опять тот дежурил) и поняла, что он вырвал у мамы телефон. Не выключил еще и ругал, возмущался. Могу представить, каково было маме. Не успела…

Вот так! Какое там, последний взгляд, слова последнего услышать нет прав. Ну, Бог ему судья. Да не говорила б она полчаса, а последние два слова-то дай сказать. Ты врач и уж как никто видишь, что последние… прощальные… два слова…

А что ему? Для него она — старуха, смертей которых он видел-перевидел! Откуда знать ему, что это — светлейший человек? Откуда знать ему, что в свои 90 она была самостоятельной, независимой, самодостаточной. Сама себе варила, стирала. Мы все ей рады, но она всегда хотела быть дома, у себя. Не хотела никому докучать.

«Ну что я к тебе поеду, мешать вам только. Не слышу, телевизор делаю громко (дома у нее наушники). Бывает, с вечера не уснуть, то долго смотрю телевизор, то книгу читаю. А потом усну и сплю до 11. А бывает, с вечера усну, а проснусь за полночь и не уснуть. Зажгу свет, на кухню схожу. Потом кроссворды поотгадываю. Кое-как усну к утру и сплю до обеда. Вот так, всяко бывает, чего ж я вам мешать буду», — говорила мама.

Откуда знать этому врачу, что еще вчера мама пекла нам самые вкусные блины! Еще вчера для всех нас: и детей, и внуков, и правнуков пекла куличи на пасху. Не могла нарушать традиции, когда склероз, бывало, кидал ее из стороны в сторону, поэтому с палочкой ходила.

— Мама, да не заводись ты с этим, — говорили ей. Нелегко ведь все это вымесить.

Но она любила и умела работать с тестом. Ее лапша, пельмени, манты, всякие медовые горки, хворост (хлеб пекла в молодости) — не забыть никогда. Тесто было такое, что хоть сырым ешь и без начинок! Откуда знать этому врачу, что мама в свои 90 не расставалась с ручкой и кроссвордами:

«Мама что привезти тебе?»

«Кроссворды», — отвечает.

Приедет в гости, поболтаем, покушаем, а потом сядет она на диванчик и не слышно ее и не видно со своими журнальчиками. А внуки соберутся: «Бабушка, расскажи, как раньше жили!».

— Ой, да я и не помню уж, — лукавит она.

А потом из глубины памяти вытаскивает все новые и новые события. И рассказывает — заслушаешься!

Маленькая, худенькая (а где вы видели, чтоб толстяки доживали до 90), с палочкой и добрым, красивым лицом ехала на юг к дочери в почти 90.

— Ой, да что со мной будет! Здесь проводите, там встретят…

На даче все хотела делать и делала: «Что ж мне теперь засидеться, залежаться! Я ж двигаться должна». Любила в бане париться. Все хотела делать сама, и так всю жизнь! Сколько трудилась, сколько пережила, не обсказать! Всем помогала и ко всем относилась одинаково, будь то дети, внуки или правнуки.

Всегда чистенькая, аккуратненькая, опрятная и нарядная. Я не помню даже, чтоб на ней было надето что-то старое. Всегда что-то свеженькое, новенькое, красивенькое. В халатах не ходила, в блузочке, юбочке, в фартучке на кухне. И всегда на кухне белоснежное полотенце. Умела стирать и стирала все руками. Ей уж за 80 было, а она на санках в Оредеж белье полоскать возила. Может, поэтому и казалось все новеньким.

Ох, мама, мама. Знала, что это будет, 90 ведь. Но никогда не представляла: как это мамы не будет?! И вот случилось… Ох, мама, мама. О ней можно писать и говорить бесконечно, но глаза застилают слезы. Моя мама умерла за запертой от меня дверью…

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *